Доброго времени!

Меня зовут Марина. Имя настоящее. Сын мой Данька – особенный, необыкновенный мальчишка. Ему 14. И он пережил за свою жизнь столько, что на десяток взрослых мало не показалось бы.
С самого рождения, в первые 3 недели жизни, три сложнейших операции. Трехкилограммового малыша исполосовали вдоль и поперек. Десятки рентгенов. Убойные антибиотики. Полтора месяца на искусственных легких.
Невролог сказала тогда: «Лучше, чтоб он умер. Это будет кусок мяса. Он ложку ко рту поднести не сможет». И улыбнулась. Бог ей судья…
А мы выжили! В полтора месяца, когда его вынесли из реанимации, он весил на кило меньше, чем при рождении. Я кормила его 2 месяца через зонд, и старательно сохраняла грудное молоко. А вдруг! И оно его спасло-таки. Как только силенок хватило взять грудь, он начал прибавлять в весе.
Тревога поселилась в сердце. Уже тогда друзья нашли хорошего невролога. Резюме – ждите проблем. И подробное описание чего ждать. Неутешительное.
Но мы надеялись. На Бога, на чудо. На нашу любовь, которая спасет.
Пошел он в год и месяц. Заговорил – в два с половиной. Но мало. Зато был идеальным звукоподражателем: воспроизводил любые звуки и спрашивал: «Кто так?». И еще – пел. На своем, абсолютно непонятном, инопланетном языке. Но старательно, даже с натугой. Подолгу. Порой по полчаса кряду.
На людях жался ко мне, обнимал и пытался поцеловать. Видно было, что ему очень неуютно. Агрессии не было. А вот страхи…
Даже полутемной комнаты хватало, чтобы глаза сына расширились и наполнились неподдельным ужасом. Казалось, он видит то, что нам не доступно. У него и сейчас – все эмоции в глазах. Такое бездонно- синее зеркало.
В пять с половиной пошел в сад. Дети не приняли. Он другой. А ему так хотелось быть с ними. Чтобы в игры брали. Не дразнили. Ну, не судьба.
Школа стала еще одним испытанием. Память у него слабая. Урок высидеть – каторга. Он всего боялся. Дети издевались. Много раз находила его рыдающим под лестницей у черного хода.
А еще мы по несколько раз в году попадаем в хирургию. Последствия детских операций приводят к новым. Спаечная болезнь, непроходимость кишечника.
Он ростом с десятилетку и весит в свои 14 лет 30 кило. Тонкий, бледный, с бездонными синими озерами глаз.
Пророчества гуру неврологии, увы, сбывались. Мы отставали от сверстников в психоэмоциональном развитии. Появились гримасы, постоянные повторяющиеся движения (стимы), навязчивости. Речь оставалась скомканной, невнятной. Учеба давалась с трудом. Особенно математика. Мы и сейчас с ней не дружим.
Если у вас не особенные дети, какие чувства испытываете сейчас, когда это читаете? Жалость? Брезгливое презрение? Облегчение, что ваши дети не такие?
Расскажу еще немного про Даньку. Когда ему было три, сестра учила его рисовать. В пять все уже спрашивали: неужели это ваш пацан так рисует? Он рисовал свой день, разбив листы на квадраты. Как в комиксах. Рассказывал в рисунках. Потом стали появляться оригинальные, фантастические сюжеты. А в восемь в школьном коридоре была его первая выставка.
В тот же год он взял в руки фотоаппарат. И – победил в районном фотоконкурсе. Среди детей до 16 лет. В нашу сельскую школу даже телевидение приезжало его снимать.
В 9 лет Данька стал писать стихи. Наивные может. Но какая звукопись! Какие образы!
И при этом, да, мы по-прежнему стимим, невнятно говорим и носим двойки по математике.
Вам странно, что все это – об одном и том же мальчике. Ну, вот такие мы – особые. Необыкновенные.
Вы по-прежнему нас жалеете? Тогда еще чуть-чуть слов.
Во втором классе Данька спустился в глубоченный овраг, чтобы спасти собаку, которую «добрые люди» завязали в мешок и скинули с обрыва. А летом в тот же год чуть не погиб под колесами камаза, но выхватил из-под них ежика. Одноклассники крутят пальцами у виска. А я им горжусь. И у него учусь. У своего особого, необыкновенного сына Даньки.
Вы по-прежнему считаете, что аутичные дети хуже нормотипичных?